“Как же это, друзья? Человек глядит на вишни в цвету, а на поясе длинный меч.” М. Керай

Легендарная катана, поразившая наше воображние, благодаря популярному блокбастеру Тарантино ” Убить Билла”: Табельное оружие самурая с одной стороны, а с другой – зримое воплощение его души. Этот меч мог быть карающим и защищающим, справедливым и жестоким, смотря по тому, какие цели преследовал его обладатель. Но во всех ситуациях – кровопролитных или миротворческих – катана оставалась прекрасным творением японской культуры. В ее изящно изогнутом, остро заточенном и невероятно прочном клинке переплавлены не столько полосы стали, сколько основные жизненные ценности нации – доблесть, красота и знания. Не следуя этим идеалам, нельзя было выковать правильный меч, овладеть искусством фехтования и познать сладкий вкус победы.

Увидеть кончик меча и умереть

Писатель И.А. Гончаров (автор романа “Обломов”) в 1854 году стал свидетелем того, как японское правительство преподнесло в качестве подарка главе русской дипломатической миссии – адмиралу Путятину- самурайский меч, и сделал такую запись в своем дневнике: “Самым замечательным и дорогим подарком была сабля, и по достоинству и по значению. Подарок сабли у них служит несомненным выражением дружбы и нужно признать, что японские сабельные клинки бесспорно лучшие в свете, их строго запрещено вывозить за пределы страны. Клинки у них испытываются палачом над приговоренными к смерти преступниками. Мастер отдает их, по выделке, прямо палачу, а тот пробует, сколько голов можно перерубить разом. Потом мастер чеканит число голов на клинке – это и служит у них оценкой достоинства сабли. Подаренная адмиралу перерубает три головы. Сабли считаются драгоценной святыней у японцев: клинок всегда блестит как зеркало, на него не надышаться: Я не знаю толку в саблях, но долго не мог налюбоваться на блеск и отделку клинка. Ножны у него сделаны, кажется, из кожи акулы и зашиты в шелк, чтобы уберечь от ржавчины: Подарок замечательный, особенно в начале дел наших!”. То оружие, которое писатель держал в руках, сохранило форму и качество классического японского меча кото. Технология его изготовления сложилась в 7-8 веке вв. и стала каноном на все времена, а название “катана”, означавшее “носимый за поясом”, меч получил позднее. Заметим, что в своих записках автор, очевидно, в силу европейских представлений, все время называет катану саблей. Подобную формулировку можно встретить и в энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона, и в объемном труде П. Винклера “Оружие” (СПб., 1894). Но в отличие от сабли, в которой использовались рубяще -режущие свойства клинка, самурайский изогнутый меч отличался большей функциональностью, поскольку одинаково эффективно рубил, резал и колол. Сабли служили в первую очередь вооружением кавалерии, что предопределило умеренную длину их клинка (70-80 см) и небольшой вес (0,8-1,1 кг). Благодаря такой конструкции они были хорошо приспособленны для нанесения рубящего удара сверху, а для его усиления центр тяжести конструкции размещался на середине клинка. Длина же клинка двуручного японского меча достигала 95-120 см, а масса – 3-4 кг, что идеально подходило для сражений как с пешими противниками, так и с конными: с его помощью можно было и достать всадника, и подрубить ноги лошади, и рассечь его саблю на две части. Длинная рукоять позволяла активно маневрировать мечом, а одновременное движение обеих рук – описывать широкую амплитуду без больших усилий. Сила удара самурая, прочность клинка и центр тяжести, смещенный ближе к его основанию, вполне позволяли рубить металл. “Японская сабля – страшное оружие,- пишет Винклер,- клинок средней величины мог одним ударом снять голову противника, защищенную шлемом и наплечниками из кованного железа. Его закалка во все времена не имела себе подобной”. Документально зафиксированно, что при ударе искусного мастера скорость движения кончика меча превышала скорость звука! А вот как писал мастер кэндо Такуан Сохо в своих “Хрониках меча Тайя”: “Настоящий мастер никогда не показывает кончик своего меча. Он так быстр, что даже ветер не поспевает за ним; он так стремителен, что даже молния не успевает блеснуть”. В арсенале приемов самурая были и такие, которые позволяли спомощью катаны отбивать град металлических стрел, выпущенных из лука (это уникальное и сложное искусство называлось ядоме-дзуко). Облаченный в многослойные боевые доспехи, изготовленные из бамбука, дерева и металла, воин был надежно защищен, однако уязвимыми оставались лицо и шея. Это позволяло самураю не отвлекаться на все летящие стрелы, а сосредотачиваться только на тех, которые были направлены на открытые части тела. Громкая слава катаны пережила века и завоевала всемирный интерес (во многом этому способствовал кинематограф) в годы Второй мировой войны, когда американцы столкнулись с этим грозным оружием, способным перерубить, как сухой хворост, ствол винтовки. Но разумеется, катана могла ожить и продемонстрировать все свои уникальные качества только в руках мастера, в противном случае она становилась бессильной даже против деревяшки. Иллюстрацией к сказанному могут служить легендарные подвиги самурая Мусаси, называемого в Японии “Святым меча” и книга которого “Го Рин Но Се” возглавляет любую библиографию по кэндо. Вот как описывается один из его дуэльных поединков: “Лодка причалила к берегу. Кодзиро и его секунданты были поражены видом Мусаси. С растрепанными волосами, кое как перевязанных полотецем и в одних штанах, он выскочил из лодки и размахивая обрубком весла, бросился к противнику. Кодзиро обнажил свой меч – изумительный клинок работы Нагамицу из Бидзена – и отбросил ножны. “Тебе они больше не понадобятся,- крикнул Мусаси, устемляясь вперед. Кодзиро сделал выпад, Мусаси рванулся в сторону и опустил весло на голову врага. Когда Кодзиро падал, его острый меч рассек пояс штанов Мусаси. Поняв, что с противником покончено, победитель поклонился онемевшим секундантам и, сверкая голым задом, гордо направился к своей лодке”. Именно Миямото Мусаси приписывается известное изречение, что не меч управляет человеком, а человек мечом. Концентрация сознания и достигаемое с его помощью особое состояние (зансин) играли первостепенную роль в искусстве владения катаной. Утрата контроля даже на долю секунды, малейшая поспешность или, наоборот, промедление могли обернуться поражением и смертью. Кроме этого, требовались отменные физические качества, способность расслабляться и наносить мгновенный и точно фиксированный на нужном месте удар. И когда мастер меча на тренировке отрезал половинку лимона, зажатого в зубах доброрвольца или мелко шинковал кочан капусты на его животе (к тому же часто вслепую, с завязанными глазами), то при этом он в первую очередь демонстрировал свое умение фиксировать удар.

Меч рождает власть

Феномен катаны заключается не только в легендарном ореоле, но и в том, что ее “содержание” намного значительнее формы. В состоянии покоя – это воплощение элегантной сдержанности и целесообразности, но стоит мечу оказаться в руках умелого воина, как она становится мощной стихией – молнией и тайфуном одновременно. В стране Восходящего Солнца отношение к катане никогда не ограничивалось ее чисто утилитарным военным назначением. Меч в японской мифологии – одна из трех священных регалий – бронзовое зеркало (символ знаний), яшмовые подвески (символ искусства) и меч (символ доблести) – полученных предками нынешнего императорского рода непосредсвенно от богов, и потому выполняет еще и сакральную фунцию. Меч служил объектом поклонения, долгих медитаций и главной семейной реликвией, которую берегли как зеницу ока и передавали по наследству, а после удачного исхода боя часто жертвовали храму. Обладание мечом ставило его владельца на определенную социальную ступень, ведь простолюдинам – крестьянам, ремесленникам, купцам – было отказано в праве его ношения. Не расшитое золотом кимоно, не количество слуг, а катана за поясом служила свидетельством принадлежности человека к придворной знати или самурайскому сословию. Японские воины, свято веруя в душу меча, в тоже время считали что она не возникает сама по себе – ее вкладывает в оружие сначала мастер-кузнец, а затем и владелец, упорно тренировавшийся, достигший высот в искусстве фехтования и успешно применивший его в бою. В соответствии с этими воззрениями считалось, что “духовность” оружия напрямую связана с объемом труда, затраченным на его изготовление, то есть меч был гораздо “одухотворенее” копья, а оно в свою превосходило в этом отношении посох, и т.д. Вопрос, конечно, дискуссионный, но бесспорно то, что предмет, в который вложены талант и опыт, несет в себе емкую информацию об изготовителе. Точно также и воин, упражняющийся с этим оружием, оставляет в нем информацию о себе и своем искусстве. Именно поэтому во все времена оружие великих воинов прошлого ценилось выше золота; существует мнение, что обладание им не только приносит удачу владельцу, но и помогает овладеть ему тайнами воинских искусств. Считается, что сегодня в мире сохранилось около двух миллионов японских мечей, но большинство из них – это офицерское оружие заводского производства, изготовленное во второй половине 19-начале 20 вв. и известное под названием “маньчжурки”. Коллекционер, приобретая самурайский меч, может получить своего рода паспорт с указанием времени его изготовления, названия школы и нередко имени мастера. Такой документ выдает весьма авторитетное во всем мире японское общество сохранения искуссва мечей (Nihon Bijutsu Token Hoson Kuokai). Здесь принята 4-ступенчатая классификация мечей: особо ценные, ценные, особо сохраняемые и, наконец, просто сохраняемые мечи. При этом выделяется два разряда – “национальное сокровище” и “важное достояние культуры”. Особо ценных экземпляров сейчас на учете 117 штук, еще около трех тысяч – ценных.

И душа с душою говорит

Первоначально у воинов Страны Восходящего Солнца на вооружении был один меч и один нож. Со временем мечи стали носить в паре: короткий и длинный, сохранив при этом еще и нож. В период сегуната Асикага традиция носить два меча стала обязательной для всех самураев – от младших пехотинцев до самого сегуна. Такой “боекомплект” назывался дайсе (букв. “большой и малый”) и имел две разновидности: для доспехов и повседневной одежды. В первом варианте большой меч именовался дайто или тати и его носили в специальных ножнах, обернутых в тигровую шкуру и на левом боку, а малый – вакидзаси – просто затыкали за пояс. Тати носился горизонтально на перевязи лезвием вниз и вынимался из ножен резким движением снизу вверх. Во втором случае – большой меч назывался катана, и также, как и малый, затыкался за пояс, но уже режущей кромкой вверх. Такой способ ношения позволял мгновенно обнажать клинок – одним движением сверху вниз, уже включавшем в себя замах и удар. К тому же катана, заложенная за пояс, создавала меньше проблем для окружающих. Когда самурай при полном “параде” с тати на боку шевствовал по улицам, даже случайное прикосновение к его горизонтально расположенному мечу могло стоить прохожим жизни. Неудивительно, что вокруг самурая и его священной регалии немедленно создавался вакуум даже в самой густой толпе. Дайто или катана считались основным боевым оружием, а малый меч вакидзаси, длиной 40-50 см, использовался как вспомогательное. При этом спектр его функций был чрезвычайно широк – от применения непосредственно в бою до таких специфических операций, как отсечение трофейных голов и даже для совершения, когда это требовали законы чести, ритуального самоубийства – сэппуку. Воспитанные в среде свято охранявшихся синтоистских обрядов и традиций, с детства обучавшиеся воинскому искусству в суровых условиях, прошедшие дзэнский психофизический тренинг, с рождения усвоившие конфуцианские догмы, самураи уже в юности проявляли невиданную стойкость, презрение к смерти, подчиняясь одному единственному закону – гири, или закону чести. Перед этим законом меркли любовь и ненависть, страх и сострадание, сердечная привязанность и радость от тех простых вещей, которые заполняют жизнь каждого человека. Жизнь самурая протекала в системе трех высших ценностей – доблести, знаний и искусства, которые и наполняли ее смыслом и радостью. Обучение самурая включало в себя помимо боевых искусств, точных наук, философии, истории еще и овладение поэтическим словом, живописью, искусством каллиграфии. Не удивительно, что с такой системой подготовки воины становились “солью” нации – о них писали поэмы, слагали легенды и песни. И все же не ветка сакуры стала олицетворением души самурая, а меч, потому что его профессией и образом жизни была война или подготовка к ней. Средневековый воин владел многими видами оружия – луком юми, копьем яри, алебардой нагината, кистенями тигирики, железными дубинками дзитте, а позже и появившимися в 16 веке и огнестрельными ружьями.Но что было самым важным для самурая, чему он учился практически с рождения и до конца жизни, это искусству фехтования на мечах – кэндо. Совершенствуя технику, воины совершенствовали тем самым и свой дух, и катана в их глазах становилась символом пути духовного восхождения. Понятно, что при таком отношении меч окружался особыми ритуальными знаками внимания. В доме самурая длинному мечу отводилось самое видное и почетное место.Обычно он хранился на специальной подставке в горизонтальном положении. Гость, пришедший с визитом, становился для приветствия на колени, снимал свой меч и укладывал его с правой стороны от себя, выражая тем самым свою полную открытость и доверие к главе дома. Такое положение меча не давало возможности молниеносно извлечь его из ножен в случае коварного умысла.Если визитер клал меч на полу с левой стороны от себя – это говорило о недоверии к хозяину и сулило малоприятную беседу. В свою очередь, и хозяин мог выразить свое отношение к посетителю, положив меч особым образом. Так, если рукоять катаны была направлена в сторону собеседника – это означало полное пренебрежение к его фехтовальной подготовке, к его умению в доли секунды нанести поражающий удар. В обострившейся ситуации даже легкое поглаживание по мечу могло послужить причиной кровавой развязки, ибо такой жест служил сигналом для того, чтобы обнажить клинок без предупреждения. Если гость то и дело слегка вынимал меч из ножен и тут же вставлял его обратно, или бряцал гардой о ножны – это расценивалось как неслыханная наглость, после чего с противной стороны следовала молниеносная атака. Если самурай по небрежности задевал или отпихивал ножны “коллеги”, он рисковал быть изрубленным пополам за допущенное оскорбление святыни. Таким же актом неуважения считалось прикосновение к мечу самурая без его разрешения – гостю полагалось вежливо попросить хозяина показать свой меч и если такое позволялось (причем не целиком, а только на одну треть), выразить в самых изысканных эпитетах свое восхищение. Чтобы продемонстрировать дружественное расположение друг к друг, гость и хозяин дома клали оружие в ножнах рукоятью к себе, а клинком в сторону партнера. В случае, когда визит затягивался, гость по предложению хозяина, мог отдать свой меч слуге, который с подчеркнутым благоговением принимал его на вытянутых руках, на шелковую ткань, и устанавливал святыню на стойке для хранения оружия рядом с мечом главы дома. Усложненный, требующий специальной расшифровки этикет, связанный с культом меча, был основой особого вида информации – “языка меча”, не требующего слов, что придавало внутренний смысл общению. Кроме того в этом была и практическая сторона, связанная с неустанным, ежеминутным психофизическим треннигом самурая. “Идете ли вы или стоите, сидите или лежите, разговариваете или сохраняете молчание, во время чайной церемонии или рисовой трапезы, ваша тренировка должна продолжаться. Вы должны быстро намечать цель и внимательно следить за любым ее удалением или приближением” (Такуан Сохо).

И опыт, сын ошибок трудных

Для японцев мечи, особенно древние, являются еще и произведениями высочайшего искусства, одной из самых ярких страниц в истории ее культуры. В 3-7 веках мечи ввозили в страну наряду с прочими товарами из Китая и Кореи. У японских аналогов этих изделий (специалисты именуют их дзекото – древние мечи) были такие же короткие прямые лезвия с остро заточенным концом и они не рубили, а кололи. С развитием воинского искусства подобное качество перестало удовлетворять воинов – в пылу сражений недостаточно закаленные клинки быстро тупились, а перекаленные часто ломались. Найти золотую середину японским кузнецам долго не удавалось и только одному мастеру, кузнецу из рода Амакуни, вместе с его учениками удалось в конце 7-го века осуществить настоящий прорыв в технологии ковки мечей. Его мечи стали каноном, которому неукоснительно следуют кузнецы (катана – кадзи) и по сей день. Форма первого меча, изготовленного мастером, была принципиально новой – клинок имел только одну режущую кромку, был слегка изогнут, а длинная рукоять позволяла держать меч двумя руками Меч немедленно прошел испытание в бою, и получив одобрение, породил новое направление оружейного искусства. Но главное заключалось в другом. Старые мечи кото, как их теперь именуют, приобрели несравненные качества, благодаря особому искусству ковки, позволявшему делать лезвие меча достаточно острым, но не хрупким. Известно, что качество клинка зависит от содержания углерода в стали, а также от способа закалки. Снижение количества углерода, происходившее при длительной ковке, придавало стали мягкость, а перенасыщенность – жесткость, но одновременно и хрупкость. Выход из диллемы японские кузнецы нашли с помощью своеобразного метода – полотно меча компоновалось из нескольких сортов стали, обладавших различными свойствами. Очень жесткая и потому способная быть довольно острой режущая кромка сплавлялась с более мягким и гибким полотном с пониженным содержанием углерода. В самых общих чертах технология ковки выглядела так: отобранные куски железа тщательно обрабатывали на наковальне, потом получившийся слиток перерубали зубилом, складывали пополам и снова подвергали многократной ковке. Затем заготовки для меча, склепанные воедино молотом из различных образцов стали, разбивали на кусочки величиной с монету и вновь сплавляли в тигле в единый слиток, причем этот поцесс производили многократно. Для каждой части меча – отдельно для лезвия, сердечника,боковых покрытий и тыльной части меча – требовались куски стали с разными характеристиками, которые компоновались один с другим и скреплялись снова и снова ковкой. Значение имели и тщательно выравненная поверхность наковальни, и подбор молота, и сила ударов молотобойца. Структура кото в результате этих трудоемких операций становилась многослойной, состоящей из тысяч тончайших пластин, причем каждая обладала собственными показателями вязкости и хрупкости, определяемыми содержанием углерода. Когда клинок был выкован, ее подвергали не менее трудоемкому процессу закалки. Один из простейших способов заключался в том, что одну часть клинка обмазывали красной глиной, а режущую кромку лезвия оставляли чистой. Затем, после высыхании обмазки, клинок осторожно нагревали и закаливали в воде. При охлаждении, свободная от глины часть остывала быстрее, что придавало стали повышенную твердость, а скрытая под обмазкой – медленнее, сообщая всему стальному полотну необходимую гибкость. В заключение этого долгого процесса мастер опять покрывал клинок слоем глины, смешанной с золой. Когда покрытие подсыхало,на него наносилось бамбуковой палочкой клеймо автора- изготовителя и снова меч отпавлялся в огонь.Сквозь линии, процарапанные в глине, жар выжигал отметины и меч становился авторским произведением кузнечного искусства. Но все – таки чаще мечи не подписывались именем мастера. Во – первых, считалось, стиль и манера исполнения должны были сами по себе открыть знатоку (их называли мекики) имя автора, а во-вторых, на мече ставился в первую очередь родовой герб владельца.

Красота – это страшная сила

Меч, достойно выдержавший испытание огнем, молотом и ледяной водой, далее переходил в руки мастера – полировщика, применявшего в своей работе самые разнобразные приспособления – точильные камни, куски кожи, войлок и даже подушечки собственных пальцев. Но самым главным в работе мастера считался правильный, отработанный многолетними упражнениями баланс движений правой и левой руки. Если ритм и точность хотя бы на мгновение нарушались, поверхность клинка могли испортить непоправимые царапины. На окончательной стадии шлифовки полировщик прикреплял к кончикам польев маленькие точильные камни, и уже не столько шлифовал, сколько ласкал и гладил клинок, пробуждая в нем холодное и чистое сияние, напоминавшее о блеске молнии в ночи. В результате полировки и травления, на лезвии проявлялся волнистый узор с широкими ритмично расположенными извивами или полосчатый, более светлый, чем фон. Еще один специалист занимался исключительно изготовлением гарды меча – цубы, которая была небольшой, лишь слегка прикрывавшей руку. Чаще всего цуба имела круглую, лепестковую или многогранную форму, отливалась из бронзы, серебра или золота и украшалась рисунками, которые наносились на ее поверхность разными способами. Одни мастера сначала покрывали пластину лаком, а потом расписывали ее красками; другие специальными чеканами и штампами выбивали изображение, а третьи инкрустировали цубу декоративными накладками из другого металла. Например, мастерская Сеами в Киото славилась искуссным использованием оттенков меди в накладных узорах – от темно-красного до розовато-желтого. Кстати, благодаря разнообразию форм и дизайна, миниатюрная цуба стала отдельным объектом коллекционирования во многих странах мира. Также с уществовал в и особый мастер по изготовлению хабаки – маленького, но очень важного и многофункционального элемента японского меча. Эта деталь конструкции служила упором для цубы и действовала как запорный клин, фиксируя клинок в ножнах. Кроме того, хабаки гасил вибрацию от сильного удара, предохраняя рукоять меча. Так же как и цуба, подобный элемент мог быть изготовлен из золота, серебра и украшен узорами. Следующим звеном в технологической цепи было изготовление рукояти меча, которым также занимался свой “профи”. Материалом для нее служили особые породы древесины, не содержавшие агрессивных по отношению к металлу смол – чаще всего это были криптомерия и магнолия. Чтобы предотвратить скольжение в руке, рукоять обтягивали кожей ската или акулы, после чего оплетали шелковым шнуром. Под оплеткой помещался менуки – декоративная фигурка-амулет, вырезанная из кости. Чаще всего это была стрекоза, которая по синтоистским представлениям олицетворяла собой бесконечную энергию, храбрость и воинственный дух. Ножны для меча вырезались из древесины магнолии, в соответствии с его длиной, изгибом и толщиной лезвия. Затем обе половинки скреплялись рисовым клеем, что позволяло время от времени разнимать ножны надвое и производить необходимую чистку. Срок службы ножен продлевала лакировка, выполняемая отдельным мастером. Сырьем для изготовления лака служил ядовитый сок дерева “уруси”, одной из разновидностей лакового дерева, растущего на на Дальнем Востоке. Свежесобранный сок выпаривали на солнце, а полученную липкую массу использовали для лакировки. Мастер работал в специально оборудованном помещении, практически без света и воздуха, поскольку даже малейшая пылинка, сев на на свежую, липкую лаковую поверхность, могла стать причиной неровности, которую было невозможно скрыть даже под несколькими слоями лака. При нанесении покрытия лакировщик должен был двигать кистью ритмично и непрерывно – малейшая заминка приводила к слипанию ее волосков и, как следствие, изьянам в работе. При столь высокой сложности всех циклов производства мечей, разумеется и отбор специалистов был самым придирчивым. На раннем этапе к нему были причастны исключительно горные отшельники ямабуси, исповедавшие аскетизм и религиозную отрешенность. Но и кузнецы, изготовлявшие оружие в феодальных замках, тоже превращали процесс в некое священнодействие. Мастера, подобно иконописцам, соблюдали в это время строгое воздержание в еде, питье, общении с женщинами и приступали к работе только после обряда очищения.

Место встречи изменить нельзя

Методы оценки качества клинка могли быть как гуманными, так и прямо противоположными. Наиболее поэтичный, не раз воспетый в японской литературе, заключался в следующем: меч вонзали в илистое дно реки и он должен был перерезать плывущий по воде лист. Негуманный обряд пробы оружия назывался цудзигири (букв. “смерть на перекрестке”). Сущность способа заключалась в том, что новый меч испытывался самураем на живом человеке, случайно попавшемся “под руку”, а жертвами обычно становились нищие или крестьяне, поздно возвращавшиеся с полей. При этом считалось, что не владелец, а сам меч выбирает, кого следует покарать. Власти, пытаясь предупредить беззаконие, издали указ о пробе меча только на “неживом материале” – плотно связанном пучке мокрой соломы, однако то и дело оружие действовало “по своему усмотрению”. И тогда испытывать только что выкованный меч было разрешено на телах казненных или приговоренных к смерти преступников. В первом случае, трупы привязывали к столбу и поверяющий рубил их по диагонали. Затем на хвостовике оружия вырезалось число тел, разрубленных одним ударом меча – своеобразный знак качества. Во втором случае меч вручали палачу и тот пробовал качество клинка на головах несчастных. По мере того, как страна втягивалась в кровавые междоусобицы (особенно беспокойным в истории был 14 век), спрос на мечи возрастал. Появилось более тысячи различных школ мастеров-оружейников, каждая из которых предлагала собственный метод ковки, закалки и украшения меча. Если принять среднюю производительность кузнеца тех лет за 30 мечей в год (хотя более дорогие заказы занимали гораздо больше времени), то только мастерская в провинции Бидзен производила ежегодно до 120 тысяч единиц этого холодного оружия. Священнодействовать над созданием мечей уже было некогда и это привело к снижению качества. В результате многие секреты изготовления старых мечей были безвозвратно утеряны, и каждая школа занялась поиском своей, более производительноой технологии. Иные клинки – их называли синто (новые мечи) – получались очень хорошими, другие – менее удачными, но не один из них уже не мог подняться до высот кото.